"What am I doing? I'm quietly judging you."
(Пока из фейсбука еще не убежали все нормальные люди, а боты не стёрли всю запрещёнку - сопру.)
Писательница Катя Пицык о сериалах - итальянском, испанском, английском, французском, американском.
Многабукаф, но прикольно.
...На КПП без документов через арку пускают всех, кто скажет: «Я мама комиссара!»
Итальянский – сори, «великая красота», восьмисерийная фреска, каждый кадр – роспись храма. Ни тебе стоэтажных денег, ни компьютерной графики. Только на врожденном высоком вкусе люди какую-то политически-философскую херню снимают так, что ты даже не успеваешь переживать множественные оргазмы. Я Федоровой позвонила и говорю, слушай, это так, будто я не просто смотрю кино, а так, будто я смотрю кино и одновременно листаю каталог самой дорогой в мире студии дизайна интерьеров. Точнее, не интерьеров, а реальности вообще. Каждая наволочка, каждая вышивка, каждое платье, книга, вид с террасы, пятно крови, кусок целлофана, площадь, лестничный пролет, очки, сумка, дверной замок, господи, все, все, все, каждую долю секунды экранного времени – величайшее достижение творцов визуальности. Это запредельное. Не так, как в Аватаре или Карниной (Райта), например. Не Сайлент Хилл и не всякое такое, не Остров Проклятых, не Интерстеллар, не Герой или Проклятье золотого цветка. Нет. Итальянцы – вообще не про это. Их сериал – это что-то такое отдельное, встроенное в традицию воспроизведение эстетического не совершенства, но величия. Скажем, Патрик Мелроуз – чтобы его построить, надо было проявить волю к красоте. Собраться и продавить. У итальянцев красота торжествует беспринципно. Сама собою. Потому что итальянцы не могут ее не видеть. Красота в приоритете средь зримого. Сначала эстетика, потом информация. И в этом нет намерения. Это так вот – ну, само собой.
Испанцы. У них – серьёзный сюжет. Похищения, убийства, проблемы правовой системы, внутрикорпоративная конкуренция в институте суда, тонкости субкультур – следаки, прокуратура, влиятельные адвокаты, юридический факультет, лоббизм, кумовство, подкуп присяжных и т.д и т.д. По-взрослому. Но. Столь детально и тонко расписанное древо драматического сюжета утоплено в какую-то тотальную Рабыню Изауру. Все орут. «Жена орет, дети орут, телевизор орет. И жарят, все время что-то жарят.» Блин. Во-первых, испанцы очень быстро говорят. В их речи нет пауз. Нет естественных, обусловленных механикой мышления замедлений речи. Испанцы говорят так, будто за время, отведённое на вербальное, надо платить – как за электроэнергию или газ. Они забивают ором каждую микро-единицу времени. Во-вторых, испанцы помешаны на семье. Кто любит Крыжовникова, тот поймет, откуда цитата: «Мать – это мать, я считаю». Так вот у испанцев оно всерьез: семья – это семья. Все трахаются фьюг с фьюгом без конца и края. Но развод невозможен. Потому что «семья». Сестра – это сестра. Один из героев второго плана расстается с любимой лишь потому, что его сестра попала в больницу: брат не может жить, любить и быть не-одиноким во время такой беды. Или. Девушке чувака отрезают голову. Чувак горюет, адски рыдает, мечется с местью по стенам. Но. Когда узнает, что любимую убил его родной брат, мгновенно обсыхает и собирается. Брат – это брат, я считаю. Расчлененную девушку, конечно, алчешь отмстить. Но брат – это брат. Траур к чертям. Ложные показания – святое. У американцев самая частотная фраза (ну на отрезок сериального времени) – «Надо двигаться дальше». А у испанцев вот так: «Нам надо быть сильными». Ее говорят члены семьи членам семьи.
Да, у испанцев нет всякой подростковой херни. Старшие дети обожают младших. Семнадцатилетние братья боготворят десятилетних сестер. Никому ни с кем не скучно. Взрослые мальчики возятся с сестрами, целуют, укладывают спать, без остановки орут «я люблю тебя», все всех готовы спасти ценой собственной жизни.
Интересно, что даже в скрепной вопрос «у вас есть дети?!» становится сомнительным. Худо-бедно, наши приближаются к тому, что этот вопрос не запрещен, но туп - он является в большей степени проблемой задающего, а не адресата. У испанцев же это самый частотный вопрос - в первую очередь преходящая под руку риторическая фигура – вроде как, что, обвиняете меня в том, что я убил?! – а у вас есть дети?!!! – Есть еще кое-что. Испанцы помешаны на женской красоте. Скажем, у американцев – кастинг. Некрасивые играют красивых: так надо. У испанцев не просто наоборот, нет – у них гипербола: просто красивых и молодых играют слишком красивые и адски молодые. Героине Аиды Фольч по сюжету в 1986 году десять лет. Актриса же Аида Фольч в 1986 году только родилась.
Английский. Все круто. Сценаристы сделали работу дотошно. Проблематика – вышак. Филигранные подробности разборок между убойным отделом и отделом внутренних расследований. Детализация мощнейшего психологического полотна. Вся подноготная подробно действующей правовой системы. Для зрителя, живущего в государстве с атрофированным судом, познавательно до слез. Словом, драма, достоверность, психологизм, Станиславский, верю. Но совершенно невозможно не замечать кастинг. Каждая «ролевая единица» кропотливо учтена неким смежным с кадровым ведомством, и на каждый сюжетный блок, согласно расписанию, приходится строго закрепленное количество индусов, негров, арабов. И даже расистские шутки и нейтрализующие их контр-реплики и те распределены по сценарию в четком ритме – заданными порциями на серию.
Французы. Голодный кот мяучит и дербанит коленки хозяйки. Последняя достает из холодильника пакет мороженых овощей, готовит, снимает сковороду с газовой плиты, ссыпает деревянной лопаточкой рагу в кошачью миску. Кот жадно пожирает стручковую фасоль. Оставшееся рагу героиня ест сама. Запивает белым вином. Вечером все догоняются пивом. Кот спит на столе среди неубранной посуды. Напарники полицейские во время спецоперации ведут сексистские разговоры. Иметь детей или не иметь. Кончена ли с этими тварями – (детьми) – жизнь или все-таки что-то будет. Напарник-мужчина показывает напарнице-женщине лысину, женщина говорит – ну купи пересадку волос, не еби мне мозги. Это все за полторы минуты до начала плановой перестрелки. Мама женщины-напарника тем временем лезет в ноутбук тридцати пятилетней дочери – подбирает пароль за минуту. И наслаждается личной перепиской. Кроме того – смотрит видосы с трахачем, где дочка ебется со всеми с кем только успевает, женщинами, мужчинами, с теми и другими одновременно, и маму возмущает лишь одно – что среди участников секса есть полицейский. Коллега? И не женился?! Когда дочь приходит домой, мать бросается к ней с истерикой – вроде не дура ли ты устанавливать на личный ноут пароль из даты рождения?!! – хакаешься за минуту.
Полицейские пиздят всех. Даже свидетелей. Никаких допросных с прозрачными стенами, никаких аудио-протоколов, в которых проговаривают не только вербальную, содержательную часть, но и просто всю «физиологию», каждое движение, каждый наклон головы и т.д. (как в англ.), нет, все непринуждённо, по-домашнему, узкие крашеные масляной краской коридоры, карты Парижа на стенах, заклинивающий ксерокс, на КПП без документов через арку пускают всех, кто скажет: «Я мама комиссара!». Зоомагазин совмещен с винным. В доме одного из свидетелей растет конопля в стеклянном аквариуме под спец ламой для комнатных растений. Полицейские без ордера пытают левого чувака, выбрасывая в окно кусты конопли. Чувак падает на колени, рыдая и вопя, после первого же горшка. Всех заложил, на все согласился. Ибо.
Дальше. Все французы курят. Потому что это помогает от склероза. Спецназ на операцию по захвату вооруженной банды берет с собой яблоки. Хочешь? – спрашивает мужчина-напарник женщину-напарника. Она сначала отказывается, вроде бы, перед тем как ты расхуяришь по стенам мозги запалившихся отморозков, яблок не хочется. Но, глядя на то, как аппетитно напарник-мужчина откусывает от зеленой тугой клетчатки, напарница-женщина слетает с катушек и говорит – ну давай. Дальше. На допрос к случайно попавшей под раздачу порноактрисе едет начальница отдела внутренних расследований:
- Господи, какая же хорошая профессия… - говорит она с досадой, завистью и любовью.
Но это не все. Французы сделали против общемировых сериальных правил плохой конец. Не открытый, а четко плохой. Шесть серий ты ждешь спасения. А получаешь смерть. И это не так, как с Элисон или Броуди. Французы убивают лучших в финале первого сезона – жестко, неожиданно, неоправданно, как в реале. И это ужасная подстава. Это делает зрителя ребенком, у которого из под ног выдрали с кровью Деда Мороза. Строго. Бога не будет. Я, например, обиделась. Так не принято. Бога как-то не принято отменять раньше второго сезона.
И американский. Там так: все сотрудники разведки четко поделены на геев и не-геев. 50 на 50. Кино хорошее, но влияние темников немного фонит. Можно было бы сделать как-то иначе – типа, 30/70, 48/52, 63/47. Потом. Где лесбиянки. И еще. Не зашквар ли, что в разведке так мало женщин, что даже некого раскидать на сегменты ориентаций.
Писательница Катя Пицык о сериалах - итальянском, испанском, английском, французском, американском.
Многабукаф, но прикольно.
...На КПП без документов через арку пускают всех, кто скажет: «Я мама комиссара!»
Итальянский – сори, «великая красота», восьмисерийная фреска, каждый кадр – роспись храма. Ни тебе стоэтажных денег, ни компьютерной графики. Только на врожденном высоком вкусе люди какую-то политически-философскую херню снимают так, что ты даже не успеваешь переживать множественные оргазмы. Я Федоровой позвонила и говорю, слушай, это так, будто я не просто смотрю кино, а так, будто я смотрю кино и одновременно листаю каталог самой дорогой в мире студии дизайна интерьеров. Точнее, не интерьеров, а реальности вообще. Каждая наволочка, каждая вышивка, каждое платье, книга, вид с террасы, пятно крови, кусок целлофана, площадь, лестничный пролет, очки, сумка, дверной замок, господи, все, все, все, каждую долю секунды экранного времени – величайшее достижение творцов визуальности. Это запредельное. Не так, как в Аватаре или Карниной (Райта), например. Не Сайлент Хилл и не всякое такое, не Остров Проклятых, не Интерстеллар, не Герой или Проклятье золотого цветка. Нет. Итальянцы – вообще не про это. Их сериал – это что-то такое отдельное, встроенное в традицию воспроизведение эстетического не совершенства, но величия. Скажем, Патрик Мелроуз – чтобы его построить, надо было проявить волю к красоте. Собраться и продавить. У итальянцев красота торжествует беспринципно. Сама собою. Потому что итальянцы не могут ее не видеть. Красота в приоритете средь зримого. Сначала эстетика, потом информация. И в этом нет намерения. Это так вот – ну, само собой.
Испанцы. У них – серьёзный сюжет. Похищения, убийства, проблемы правовой системы, внутрикорпоративная конкуренция в институте суда, тонкости субкультур – следаки, прокуратура, влиятельные адвокаты, юридический факультет, лоббизм, кумовство, подкуп присяжных и т.д и т.д. По-взрослому. Но. Столь детально и тонко расписанное древо драматического сюжета утоплено в какую-то тотальную Рабыню Изауру. Все орут. «Жена орет, дети орут, телевизор орет. И жарят, все время что-то жарят.» Блин. Во-первых, испанцы очень быстро говорят. В их речи нет пауз. Нет естественных, обусловленных механикой мышления замедлений речи. Испанцы говорят так, будто за время, отведённое на вербальное, надо платить – как за электроэнергию или газ. Они забивают ором каждую микро-единицу времени. Во-вторых, испанцы помешаны на семье. Кто любит Крыжовникова, тот поймет, откуда цитата: «Мать – это мать, я считаю». Так вот у испанцев оно всерьез: семья – это семья. Все трахаются фьюг с фьюгом без конца и края. Но развод невозможен. Потому что «семья». Сестра – это сестра. Один из героев второго плана расстается с любимой лишь потому, что его сестра попала в больницу: брат не может жить, любить и быть не-одиноким во время такой беды. Или. Девушке чувака отрезают голову. Чувак горюет, адски рыдает, мечется с местью по стенам. Но. Когда узнает, что любимую убил его родной брат, мгновенно обсыхает и собирается. Брат – это брат, я считаю. Расчлененную девушку, конечно, алчешь отмстить. Но брат – это брат. Траур к чертям. Ложные показания – святое. У американцев самая частотная фраза (ну на отрезок сериального времени) – «Надо двигаться дальше». А у испанцев вот так: «Нам надо быть сильными». Ее говорят члены семьи членам семьи.
Да, у испанцев нет всякой подростковой херни. Старшие дети обожают младших. Семнадцатилетние братья боготворят десятилетних сестер. Никому ни с кем не скучно. Взрослые мальчики возятся с сестрами, целуют, укладывают спать, без остановки орут «я люблю тебя», все всех готовы спасти ценой собственной жизни.
Интересно, что даже в скрепной вопрос «у вас есть дети?!» становится сомнительным. Худо-бедно, наши приближаются к тому, что этот вопрос не запрещен, но туп - он является в большей степени проблемой задающего, а не адресата. У испанцев же это самый частотный вопрос - в первую очередь преходящая под руку риторическая фигура – вроде как, что, обвиняете меня в том, что я убил?! – а у вас есть дети?!!! – Есть еще кое-что. Испанцы помешаны на женской красоте. Скажем, у американцев – кастинг. Некрасивые играют красивых: так надо. У испанцев не просто наоборот, нет – у них гипербола: просто красивых и молодых играют слишком красивые и адски молодые. Героине Аиды Фольч по сюжету в 1986 году десять лет. Актриса же Аида Фольч в 1986 году только родилась.
Английский. Все круто. Сценаристы сделали работу дотошно. Проблематика – вышак. Филигранные подробности разборок между убойным отделом и отделом внутренних расследований. Детализация мощнейшего психологического полотна. Вся подноготная подробно действующей правовой системы. Для зрителя, живущего в государстве с атрофированным судом, познавательно до слез. Словом, драма, достоверность, психологизм, Станиславский, верю. Но совершенно невозможно не замечать кастинг. Каждая «ролевая единица» кропотливо учтена неким смежным с кадровым ведомством, и на каждый сюжетный блок, согласно расписанию, приходится строго закрепленное количество индусов, негров, арабов. И даже расистские шутки и нейтрализующие их контр-реплики и те распределены по сценарию в четком ритме – заданными порциями на серию.
Французы. Голодный кот мяучит и дербанит коленки хозяйки. Последняя достает из холодильника пакет мороженых овощей, готовит, снимает сковороду с газовой плиты, ссыпает деревянной лопаточкой рагу в кошачью миску. Кот жадно пожирает стручковую фасоль. Оставшееся рагу героиня ест сама. Запивает белым вином. Вечером все догоняются пивом. Кот спит на столе среди неубранной посуды. Напарники полицейские во время спецоперации ведут сексистские разговоры. Иметь детей или не иметь. Кончена ли с этими тварями – (детьми) – жизнь или все-таки что-то будет. Напарник-мужчина показывает напарнице-женщине лысину, женщина говорит – ну купи пересадку волос, не еби мне мозги. Это все за полторы минуты до начала плановой перестрелки. Мама женщины-напарника тем временем лезет в ноутбук тридцати пятилетней дочери – подбирает пароль за минуту. И наслаждается личной перепиской. Кроме того – смотрит видосы с трахачем, где дочка ебется со всеми с кем только успевает, женщинами, мужчинами, с теми и другими одновременно, и маму возмущает лишь одно – что среди участников секса есть полицейский. Коллега? И не женился?! Когда дочь приходит домой, мать бросается к ней с истерикой – вроде не дура ли ты устанавливать на личный ноут пароль из даты рождения?!! – хакаешься за минуту.
Полицейские пиздят всех. Даже свидетелей. Никаких допросных с прозрачными стенами, никаких аудио-протоколов, в которых проговаривают не только вербальную, содержательную часть, но и просто всю «физиологию», каждое движение, каждый наклон головы и т.д. (как в англ.), нет, все непринуждённо, по-домашнему, узкие крашеные масляной краской коридоры, карты Парижа на стенах, заклинивающий ксерокс, на КПП без документов через арку пускают всех, кто скажет: «Я мама комиссара!». Зоомагазин совмещен с винным. В доме одного из свидетелей растет конопля в стеклянном аквариуме под спец ламой для комнатных растений. Полицейские без ордера пытают левого чувака, выбрасывая в окно кусты конопли. Чувак падает на колени, рыдая и вопя, после первого же горшка. Всех заложил, на все согласился. Ибо.
Дальше. Все французы курят. Потому что это помогает от склероза. Спецназ на операцию по захвату вооруженной банды берет с собой яблоки. Хочешь? – спрашивает мужчина-напарник женщину-напарника. Она сначала отказывается, вроде бы, перед тем как ты расхуяришь по стенам мозги запалившихся отморозков, яблок не хочется. Но, глядя на то, как аппетитно напарник-мужчина откусывает от зеленой тугой клетчатки, напарница-женщина слетает с катушек и говорит – ну давай. Дальше. На допрос к случайно попавшей под раздачу порноактрисе едет начальница отдела внутренних расследований:
- Господи, какая же хорошая профессия… - говорит она с досадой, завистью и любовью.
Но это не все. Французы сделали против общемировых сериальных правил плохой конец. Не открытый, а четко плохой. Шесть серий ты ждешь спасения. А получаешь смерть. И это не так, как с Элисон или Броуди. Французы убивают лучших в финале первого сезона – жестко, неожиданно, неоправданно, как в реале. И это ужасная подстава. Это делает зрителя ребенком, у которого из под ног выдрали с кровью Деда Мороза. Строго. Бога не будет. Я, например, обиделась. Так не принято. Бога как-то не принято отменять раньше второго сезона.
И американский. Там так: все сотрудники разведки четко поделены на геев и не-геев. 50 на 50. Кино хорошее, но влияние темников немного фонит. Можно было бы сделать как-то иначе – типа, 30/70, 48/52, 63/47. Потом. Где лесбиянки. И еще. Не зашквар ли, что в разведке так мало женщин, что даже некого раскидать на сегменты ориентаций.
-
-
10.12.2018 в 23:39-
-
11.12.2018 в 00:44-
-
11.12.2018 в 11:31-
-
11.12.2018 в 23:03